collectrix

Начало в первой и второй частях статьи

Чем же был наполнен коммунизм, что улавливали в нём люди по всему миру и что же так и не дооформил советский проект? Повторю ещё раз.

Как я уже говорил, коммунизм возвращал человеку чувство сопричастности чему-то большему, нежели он сам, к чему-то заинтересованному в человеке, к чему-то, что называлось «человеческое братство». При этом, принадлежность к этому братству не приводила к растворению в нём, не требовала превращения в «безличность», а наоборот, давала личности новые возможности, открывала новые горизонты.

Одинокий музыкальный инструмент может быть удивительно искусным и сложным, но если он вливает свой голос в исполнение симфонического произведения огромным оркестром, он приобретает новое качество, а вместе с ним ещё большую сложность и красоту, не теряя при этом ни своей искусности, ни своей самости. Полагаю, эту-то возможность симфоничности, совместного согласного звучания и улавливает русская душа в коммунизме, поэтому-то он и близок русским чуть ли не на уровне подсознательного.

И именно её, эту симфоничность, коммунизм мог выдвинуть в качестве основы нового гуманизма. Именно в этом совместном, созидающем и свободном звучании человеческих личностей, дарующем каждой из этих личностей новое, более высокое и сложное качество, а всем вместе ― лучшую жизнь, и могло заключаться утешение для людей всего мира, именно оно и могло стать тем новым ответом, которого ждали от Советского Союза люди всего мира. В нём могла быть найдена новая цель и новый смысл человеческого бытия.

Ну да это всё только лишь мои допущения и мои мысли.

А что же смертельный вопрос? Как и чем мог бы коммунизм разрешить его? И мог ли вообще? Предпосылки были.

В своей книге Сергей Ервандович приводит отрывки из статьи Томаса Манна «Прощальные письма европейских бойцов сопротивления», в которой можно разглядеть намёк на разрешение вопроса смерти не религиозным, но и не вульгарно-атеистическим способом. Из статьи видно, что именно такого ответа ждал от Советского Союза мир.

Манн пишет: «В этих прощальных письмах христиане и атеисты сошлись в общей для них вере в посмертное существование, приносящей успокоение их душам».

«Я всегда буду с вами». «Жизнь и чувства, меня наполнявшие, не умрут». «Я буду расти и зреть, я буду жить в вас...» - такие слова были общими и для верующих, и для неверующих членов европейского сопротивления. Подобные, а иногда и точь-в-точь такие же, слова мы можем прочитать в письмах бойцов Красной Армии, что сражались на фронтах Великой Отечественной.

«Манн сознательно не хочет в своей короткой статье говорить о том, на чем же именно сошлись христиане и атеисты. Потому что просто сойтись на вере в посмертное существование они не могут. Да и сулить атеисту успокоение его души ― занятие, согласитесь, сомнительное. И, тем не менее, Манн настаивает на том, что христиане и атеисты сошлись на чем-то. На чем же именно? На каком это таком посмертном существовании?» - пишет Сергей Ервандович, а затем приводит некоторое разъяснение позиции немецкого писателя, который тот всё-таки вынужден дать: «Будущее вберет в себя и поведет с собою эти принесенные в жертву жизни, в нем они будут «расти и зреть».

«Что такое в точности для Манна будущее, которое вбирает в себя и ведет за собой? Писатель не дает на это прямого ответа. Но поскольку он всё время говорит о духе, то нет никаких сомнений, что в будущем он ощущает сокровенное начало. И что именно это начало (которое может быть только духом истории) вберет в себя жертвы. Что, вобрав эти жертвы, оно сумеет нечто зачать (а ведь зачать оно может только великую новизну или грядущий день). И что зачатое будет расти и зреть. Для чего? Для того чтобы родиться, даровав миру и новый гуманизм, и новую историческую страсть, и нового человека, и многое другое. Жертва как живительное семя, брошенное в почву, дабы, умерев, воскреснуть и расцвести (выделено мной)» - такой вывод делает Сергей Ервандович из короткого разъяснения Манна.

Рискну предположить, что в этом-то образе брошенного в почву семечка, которое в будущем воскреснет и расцветёт, и был новый ответ на вопрос смерти. Да, он, как и новый красный гуманизм, был небезупречен. Он уступал религиозному ответу, ибо, по сути, был лишь намёком на ответ, карандашным наброском к картине. Однако, он, даже в таком своём незавершённом качестве, сумел соединить людей очень разных взглядов на жизнь, дать им силы встретить грядущую смерть.

Конечно, атеист и верующий понимают своё воскрешение по-разному.

Религиозные люди вполне могут понимать его буквально. В христианстве есть идеи воскрешения человека для новой, земной жизни, о таком воскрешении говорит хилиастическое учение, когда рассуждает о царстве Божием на земле. Да, это, так сказать, не христианский мейнстрим, но намёки-то имеются.

Для атеиста воскрешение возможно только в иносказательном смысле. Такое воскрешение описывает Владимир Маяковский в своём вступлении к поэме «Во весь голос»:

Слушайте,
        товарищи потомки,
агитатора,
         горлана-главаря.
Заглуша
       поэзии потоки,
я шагну
       через лирические томики,
как живой
         с живыми говоря.
<...>
Мой стих дойдет,
                но он дойдет не так,―
не как стрела
         	в амурно-лировой охоте,
не как доходит
          	к нумизмату стершийся пятак
и не как свет умерших звезд доходит.
Мой стих
        трудом
          	громаду лет прорвет
и явится
        весомо,
          	грубо,
               	зримо,
как в наши дни
          	вошел водопровод,
сработанный
       	еще рабами Рима.

В своих свершениях, в плодах своего труда, оставшихся в людской памяти, в сердцах людей вечно живёт нерелигиозный человек и возвращается к жизни всякий раз, когда возвращается к жизни его наследие.

***

Вот что содержал в себе накалённый коммунизм первых лет советской власти в России. История показала, насколько огромен и продуктивен потенциал этого содержания, а современность показывает, насколько он актуален и востребован. От того, сумеет ли сегодняшнее поколение воспринять раннесоветский опыт, осмыслить его должным образом и, наконец, дооформить и развить, как раз и зависит судьба гуманизма в XXI столетии. Будет ли на земле построен глобальный концентрационный ад или общество новой социальной справедливости; займёт ли Змей вновь место на вселенской божнице, ввергнув человека в беспросветную тьму полуживотного существования, или же человечество сможет окончательно добить его и вознестись к сверкающим высотам, для которых и предназначено ― всё это сегодня зависит от нас.